Ярославцу Михаилу Николаевичу Пеймеру, ветерану Великой Отечественной войны, орденоносцу, в феврале этого года исполнилось 98 лет

Для фронтовика, командира батареи «катюш», прошедшего всю войну, репрессированного по ложному доносу в апреле 1945 года, реабилитированного после ХХ съезда, труженика-строителя само по себе - редкость дожить до столь преклонных лет. Но Михаил Николаевич не перестает восхищать сограждан всех поколений: в свои годы он продолжает писать замечательную прозу и стихи, которые издаются в виде полноценных книг, ведет популярный блог в интернете. И на наших страницах Михаил Пеймер расскажет о себе сам - отрывками из удивительной книги мемуаров «Дело счастливого человека», а также воспоминаний и стихов, публикуемых в авторском блоге в соцсети Фейсбук.

Война

Первые недели и месяцы войны в назначенный час мы слушали с содроганием и зубовным скрежетом сводки «Совинформбюро» и замыкались. Недоумение застывало во рту, не приобретая озвученного вопроса. Я был еще курсантом училища, когда нам на внеочередном построении сообщили приехавшие в штатском и шляпах, что два генерала, командующие Особыми округами, Белорусским и Прибалтийским, Павлов и Кузнецов, оказались предателями! Состоялся суд праведный, приговорили к расстрелу! И приговор исполнен! В этот день занятия шли по инерции, никто не раскрывал рта, ни курсанты, ни командиры классных отделений. Но крик рвался из груди! Мы же знали, что действия руководства Белорусским военным округом сковывались непреклонным запретом не поддаваться на провокации, демонстрировать обычность будней, несмотря на полную информацию о готовности гитлеровских орд к вторжению. Мы знали, наши курсантские дивизионы воевали в боевых порядках 16-й Армии, прикрывая Москву. Мы не могли не знать. И посланцам в шляпах было известно, что мы знаем...

Нам, молодым, было непонятно, почему командарм Петров, руководивший обороной Одессы, не сдвинул войска назад ни на шаг до приказа Ставки, построивший оборону, готовую ринуться в контратаку, а в итоге оказался в опале, потому что проявлял инициативу и блестящее знание тактики и стратегии не только наступления любой ценой, но и стойкой обороны, которая не была достаточно разработана в боевых уставах.

У нас вызывало горькие раздумья освобождение многих, как правило, самых талантливых военачальников из заключения, где они томились неизвестно за что, но в том числе и за критику боевого устава в разделе обороны. А нашими начальниками нередко оказывались мобилизованные из запаса не имевших не только соответственного военного образования, но и обычного школьного, выше семи классов. Не случайно меня вскоре назначили командиром батареи, освободив от этой должности бывшего колхозного бригадира с начальным образованием.

А разве мы не попадали в противоречие со старшими, не согласные с «лобовой атакой», с «шашками наголо». У меня же в Сталинграде был случай, когда начальник штаба стрелкового полка по моей просьбе решил отвести батальоны назад от высоты, давая возможность нашему дивизиону «обработать» эту высоту, не причинив вреда батальонам. Но генерал, командир стрелковой дивизии, в состав которой входил этот атакующий полк, запретил маневр, орал по телефону, негодуя, что операцией правит не полковой командир, а «вшивый лейтенант». Дело кончилось гибелью майора, командира полка, и срывом всей операции с большими потерями.

Да и вообще...

Тюрьма

И год 1945-й я переживал не только как год Великой Победы, окончания войны. Он был для меня еще и годом трагедии и величайших испытаний. В феврале мне исполнилось 22 года. По письменному доносу парторга дивизиона, младшего лейтенанта Китаева, меня обвинили в какой-то агитации, якобы антисоветской, исключили из партии и ждали утверждения этого решения. За двадцать дней до капитуляции Германии меня осудили по знаменитой 58-й статье на 10 лет заключения и 5 лет поражения в правах гражданина СССР после отбытия срока наказания. Суд длился менее десяти минут, конвоировавший меня сержант даже не успел выкурить за дверью трибунала самокрутку.

Одно из ярких тюремных воспоминаний, самых первых - когда я стоял на пороге камеры, растерянный, раздавленный, в тот момент, когда я готов был рухнуть на пол, утратив весь запас духовных и физических сил. Один из счастливчиков, обитающих на камерном олимпе, встал и подошел ко мне. Пристально оглядев меня прищуренным взглядом, он спросил - не из Ярославля ли я, не учился ли я в тридцать седьмой школе в десятом «В». Я оторопело смотрел на него, постепенно сбрасывая с себя оцепенелость.

В памяти предстала школа, мальчишки - одноклассники и Аркадий Головушкин по кличке Баркас. Он учился на класс старше меня, был выпускником еще 1939 года, но успел уже дважды отсидеть по «малолетке». Вспомнился и Васька Голиков по кличке «толстый», мальчишка из нашего двора, не учившийся в нашей школе, подельник Баркаса по воровским сходкам на Голубятной (ныне ул. Терешковой). Вспомнил я и Николку Дерябина, начинающего воришку, учившегося двумя классами младше меня, верного «шестерку» при первых двух. Никаких особых чувств, кроме недоумения, у меня не возникло, когда я увидел перед собой глуповатое, почти мальчишеское лицо Дерябина, с неизменной «фиксой» во рту, фартовое отличие преуспевающего вора. Однако это не помешало ему потребовать от возлежащих на нарах раздвинуться, освобождая для меня место рядом с ним.

С Николкой я впоследствии встречался в Воркуте, но это уже другой рассказ. А пока он взял меня под защиту от всяких внутрикамерных разборок.

От Ярославля до Ярославля

Потом была реабилитация, работа и жизнь в Воркуте строителем, начальником треста. Я просто вспоминаю Воркуту. Это стало в старости такой же необходимостью, как утром почистить зубы и выпить чашку кофе с бутербродом. Произошел, казалось бы, парадокс - привезли арестантским этапом молоденького офицера из еще не признавшей капитуляцию Германии, арестованного ночью перед последним штурмом Кенигсберга за дела им не совершенные, в «гостеприимный» Воркутлаг. И стал этот город неожиданно дорогим, где была и любовь, и народились дети, внуки и правнуки, живущие и поныне; где приобрел мирную профессию созидать, а не разрушать! Где прошел нелегкий путь от шахтера-проходчика 8-го участка шахты-3 до начальника «Пускового комплекса» реконструкции трех шахт (17, 18 и 25) в одну четырехмиллионку «Комсомольскую». Где заслужил звание «Заслуженного работника народного хозяйства». Где приобрел прекрасных друзей, которых, увы, уже нет в живых; где видел добро от людей и сам стал к людям многократно добрее.

Когда-то, еще в Германии, следователь контрразведки капитан Новоселов, прощаясь со мной перед отправкой в тюрьму после окончания следствия и суда, сказал мне нечто в таком духе:

- Не дрефь, парень, ты еще меня вспомнишь и не только с проклятием. Ты найдешь свое место в жизни, все будет хорошо...

Да ведь так и случилось! Харьков - город рождения и детства; Ярославль - город школьной и довоенной юности, и пенсионной старости; Воркута - город самой прекрасной поры в жизни, какого-то вдохновенного труда, дружбы и полного удовлетворения, сродни счастью!

Три этапа в судьбе и три города...
Помню каждый пронзительно ярко.
Я люблю их без всякого повода,
Воркута, Ярославль и Харьков.
В каждой жизни моей кусок;
Им стихи посвящаю и славлю.
Я бы сдвинул бы их, если б смог
На крутом берегу Ярославля.

Послесловие

Ярославль стал для Михаила Пеймера не только городом детства, но и городом, где он живет долгие годы после Воркуты. Где уже в зрелом возрасте фронтовик и труженик, талантливый литератор женился на любимой всю жизнь однокласснице Лидочке и прожил с ней счастливейшие 20 лет, пока та не умерла. А Михаил Николаевич, в конце прошлого года получивший наконец-то ветеранский сертификат на покупку собственной квартиры, живет сейчас в Заволжском районе. Он по-прежнему сохраняет ясный ум, участвует в общественной жизни. И украшает, обогащает жизнь каждого, кто с ним знаком!